Идея перехода российской экономики на инновационный путь носится в воздухе: уже и лозунг придумали, и активность есть, и деньги тратятся. Вот только никто внятно объяснить не может, как этот переход должен происходить.
Почему?
Свой взгляд на причины отсутствия у России эффективной инновационной стратегии развития излагает Владимир Антонец.
Владимир Антонец — доктор физико-математических наук, профессор кафедры трансфера технологий Нижегородского государственного университета (ННГУ) им. Н.И.
Лобачевского, профессор кафедры управления инновационными проектами Академии народного хозяйства (АНХ) при правительстве РФ, генеральный директор консалтинговой компании ЗАО «Нижегородское агентство наукоемких технологий».
Стратегическая необходимость перехода российской экономики на инновационный путь развития кажется настолько очевидной, что с разной интенсивностью она используется в России как политический лозунг с начала 1990-х годов. Но лозунг есть, и даже активность есть, и деньги тратятся, а стратегии перехода отчего-то не наблюдается.
Что-то никто не говорит, как конкретно должен происходить этот переход, на какие цели должен быть ориентирован, какие политико-экономические и технологические условия и механизмы необходимы для его реализации, существуют ли они в России, и если нет, то как они могут быть созданы, наконец, чем и как процесс модернизации может быть объективно стимулирован. Внятные и достоверные ответы на большинство из этих вопросов не получены ни теоретически, ни в действиях государственного и корпоративного менеджмента.
Между тем всякая болезнь становится особенной только для самого больного. В реальной жизни оказывается, что не он первый и не он последний.
Попробуем из этого исходить и воспользуемся здравым смыслом. Может быть, и не во всем разберемся, но, бог даст, что-то и прояснится.
Начнем с того, что экономическая деятельность хоть и важна для людей, но это не единственное, чем они занимаются. Есть и другие, не менее важные ценности — семья, здоровье, природа, искусство, наука, спорт, религия, государство и еще много всего.
Люди могут посвящать этим ценностям значительную часть жизни, вплоть до всей, полагая, что живут достойно. Определим теперь ядро современной экономической жизни – предпринимательство (business) — как человеческую ценность, обеспечивающую поставку необходимых обществу и его членам доброкачественных товаров и услуг по справедливым ценам[1].
Сразу начинаем понимать, что хоть мы (в России) часто и недолюбливаем предпринимателей, но должны их ценить, особенно тех, кто поставляет качественные и дешевые товары и услуги. Кроме того, благодаря его (бизнеса) высокой производительности труда мы получаем свободное время, необходимое для реализации других важных для нас ценностей.
Однако не на любых условиях мы можем принимать от бизнеса предлагаемые им товары и услуги, так как процесс их создания и распространения всегда задевает другие наши интересы, связанные с иными ценностями. Средство, с помощью которого достигается компромисс[2] между поставкой товаров и услуг и другими человеческими ценностями, называется рыночной свободой, которая включает в себя два фундаментальных условия:
- покупатель свободно осуществляет свой выбор и добровольно платит за приобретаемые им продукты и услуги;
- на рынке соблюдается равенство в конкуренции между поставщиками.
В условиях рыночной свободы у стремящегося к прибыли бизнеса остается только одна возможность — работать так, чтобы покупатель сам добровольно выбрал именно его товары и услуги. Тогда самыми прибыльными и дорогими оказываются как раз те предприятия, у кого больше покупают.
Таким образом, компромисс достигнут.
Единой для всего мира рыночной свободы, устанавливаемой, регулируемой и охраняемой обществом, не бывает. Лицо свободы конкретно для каждого рынка.
Оно зависит от пакета ценностей, принятых в каком-либо обществе, от ландшафтных условий страны или региона, от отрасли производства и других параметров. Формирование этого лица — дело общества.
Например, согласны ли мы покупать товары, которые дешевы из-за того, что при их создании используется рабский труд или труд детей? Или согласны ли мы покупать товары, которые дешевы из-за того, что никто не озаботился рекультивацией земель, где велась добыча сырья?
Таким образом, общество должно детально и тщательно формировать законодательную базу и правоприменительную практику охраны рыночной свободы, а не призывать бизнес к социальной ответственности, то есть к бережному отношению к иным, кроме бизнеса, человеческим ценностям. Тем самым мы уполномочиваем его самому решать, что обществу нужно, а без чего оно как-нибудь перебьется.
Гораздо эффективнее формировать условия рыночной свободы так, чтобы социально безответственное ведение дел повышало риски бизнеса. Например, давайте при формировании условий ведения бизнеса установим не символические, а серьезные выплаты за травмы и смерть на производстве или поощрим за хорошие социальные пакеты для работников.
Если же и правительство продемонстрирует внимание и уважение к потребностям общества, в частности обеспечив возможности их свободной демонстрации, то и бизнес начнет эти демонстрации уважать, чтобы не доводить дело до принятия жестких законов.
Фундаментальные принципы рыночной свободы не реализуются идеально ни в одной из экономик мира и нарушаются в основном из-за проявлений коррупции и монополизма. Негативное влияние этого явления заключается не столько в том, что кто-то обогащается несправедливо, сколько в том, что с рынка вытесняется производитель, понимающий потребителя и способный разрабатывать и поставлять ему по справедливым ценам качественные товары и услуги, и некому становится развивать экономику.
При некотором уровне этих нарушений и инновационная деятельность в экономике становится бессмысленной.
Итак, в условиях рыночной свободы бизнес получает возможность смотреть на себя в приемлемых для общества рамках как на набор инструментов для делания денег. Эти инструменты в легальном бизнесе, то есть получающем доходы исключительно от легальных продаж своей продукции, принято называть активами. Таковыми инструментами являются:
- денежный капитал, то есть попросту имеющиеся деньги в различных формах;
- основные средства, то есть здания, сооружения, оборудование и тому подобное;
- права на объекты интеллектуальной собственности, в том числе и важные для нашего анализа права на технические решения в составе применяемых в производственной деятельности технологий.
В последние годы некоторые компании стали демонстрировать в составе своих активов и способность персонала к труду, что мы пока оставим в стороне.
Теперь становится более-менее очевидным, что бизнес осуществляет два вида деятельности. Первый из них — это операционная деятельность, в ходе которой с помощью активов-инструментов и наемного труда создаются продукты и услуги, продаваемые на рынке и приносящие прибыль.
Однако используемые инструменты неизбежно приходится обновлять, так как изнашиваются здания и оборудование, устаревают используемые в производстве технологии. В тех же случаях, когда бизнес обнаруживает на рынке новую потребность, он разрабатывает и осваивает выпуск новых товаров и услуг.
Для этого, соответственно, требуется новый инструментарий. Так возникает необходимость во втором виде деятельности, направленном на обеспечение бизнеса обновленным или совсем новым инструментарием для извлечения прибыли, он же инструментарий для производства обновленных или совсем новых товаров и услуг.
Это и есть инновационная деятельность. Она была, есть и будет столько, сколько было, есть и будет предпринимательство как основа экономической деятельности.
Барбоскины — 9 Серия. Развитие таланта (мультфильм)
Другое дело, что в современных условиях требования к темпам и интенсивности обновления существенно увеличились. Это изменило требования к ведению инновационной деятельности, что и было отмечено австрийским экономистом Йозефом Шумпетером в его книге «Теория экономического развития», вышедшей в 1911 году[3].
Заметим, что создание любого инструмента, скажем, скрипки или автомата, – это совсем другое мастерство, чем на скрипке играть или из автомата стрелять. Поэтому и появился инновационный бизнес, специализирующийся на создании новых технологий, которые отнюдь не всегда используются их создателем в собственном производстве, а предназначены для продажи, то есть технологического трансфера.
Нужна ли российскому обществу и относительно молодому российскому бизнесу инновационная деятельность? Конечно да!
Но какая?
Чтобы понять это, с самих себя и надо начать.
Начнем с того, что наши нынешние стандарты потребления хотя и довольно быстро растут, но остаются слабыми в сравнении со стандартами развитых стран. Это, как говорят медики, «сочетанное следствие» действия «железного занавеса», препятствовавшего развитию потребительской культуры, и относительно низкого уровня доходов населения.
Поэтому практически все наши нынешние потребности могут быть удовлетворены с помощью уже известного на развитом рынке инструментария. Оттого российский бизнес его и заимствует для работы на российском рынке, так как любые попытки создания отличающегося инструментария, предназначаемого для реализации уже известных товаров и услуг, заведомо неконкурентоспособны и равносильны попыткам экономического самоубийства.
Между прочим, такое заимствование — это нормальное дело даже и для высокоразвитых стран. Никому не удается быть лидером сразу во всем, даже Соединенным Штатам.
Но, разумеется, баланс между заимствованием и собственными технологиями в развитых странах иной.
Заимствование — одна из необходимых фаз модернизации стран с догоняющей экономикой. Потом последовательно наступят (если наступят!) другие фазы развития и вырастет актуальность других источников технологий, в частности и собственных российских новейших разработок мирового уровня.
Пока же российский бизнес, исключая его сырьевую[4] и оружейную составляющие, ориентирован в основном на внутренний рынок, потребности которого, за редким исключением, не являются стимулом для создания принципиально новых рыночных, а следовательно, и технологических решений. Попросту говоря, российский бизнес не имеет интереса и не может пока поставить серьезные новые задачи перед наукой и техникой.
Поэтому российский научно-технический потенциал и остается невостребованным, хотя существенно влияет, а может влиять и еще сильнее на уровень заимствования. Не у каждой страны есть такая возможность.
Эту возможность необходимо использовать и способствовать взаимодействию российской науки и российского бизнеса, заимствующего передовые технологии.
Получается, что стимулирующие задачи надо искать на развитых рынках с помощью маркетинговых исследований. Они являются мирным аналогом военной разведки, которая позволяет сформулировать верные требования к тактико-техническим данным вооружений и тем самым обеспечить конкурентоспособность на войне и при торговле оружием.
Но приходит ли кому в голову требовать от ученых формулирования тактико-технических требований к оружию? И нет ничего глупее, чем обвинять науку и технику в неспособности предложить новые актуальные рыночные решения, так как это могут быть только решения поставленных бизнесом рыночных задач или найденных бизнесом рыночных приложений для новых научно-технических достижений.
Другое дело, что и ученые должны учиться контактировать с бизнесом и понимать его интересы. Иначе им не удастся даже объяснить возможные способы использования их результатов.
И когда наступит (если наступит!) время высокого стандарта потребления, российский бизнес в поисках эффективных технологических решений обратится не к российской, а зарубежной науке.
Как видим, постепенно мы подошли к проблеме энтузиазма в инновационной деятельности, каковым российский бизнес не обладает. Между прочим, в новейшей истории России эпизод такого энтузиазма был, и я сам, как и многие мои коллеги, в нем активно участвовал.
В начале 1990-х годов российская наука переживала серьезный кризис, и число научных работников быстро уменьшалось. Уходящие из науки люди, припертые к стене, были вынуждены выживать и стали пытаться осваивать самые разные виды деятельности, в том числе и инновационное наукоемкое предпринимательство.
В это время при поддержке нижегородской областной власти был создана программа поддержки наукоемкого предпринимательства «Нижегородский центр инкубации наукоемких технологий», и я был ее научным руководителем. Надо ли говорить, что мы не имели ни опыта, ни развитой инфраструктуры, ни больших денег.
Однако за несколько лет мы смогли рассмотреть более 200 проектов и поддержать в различной форме около 50 из них. В результате получилось более полудюжины успешных предприятий, что полностью соответствовало мировой статистике успеха.
Попутным следствием стало создание образовательных программ в области наукоемкого предпринимательства, которые работают уже более 15 лет. Похожая ситуация наблюдалась и в других городах с сильным научно-техническим потенциалом.
Таким образом, нынешняя инновационная волна — вторая по счету. Но к старому источнику энтузиазма уже не припасть.
Кто же нынче кандидат в энтузиасты высокотехнологичного бизнеса? Судя по высказываниям руководителей страны, они надеются убедить олигархов и, как мне кажется, даже угрожают им.
Ничего не получится. Не тех убеждают. Во-первых, конкурентоспособный сырьевой бизнес высокотехнологичен.
Во-вторых, он, как бизнес начальных переделов, более рентабелен, чем бизнес высоких переделов.
Кто же добровольно займется более рисковым и менее рентабельным делом, чем имеющееся? Ну конечно, те, кому в сырьевом бизнесе не хватило места, скажем, почти всей Европе и Японии.
Средством, которое пробудит энтузиазм тех, кому не хватило хорошего места, является все та же рыночная свобода, причем прежде всего в нишах наиболее острого спроса. Например, таких как жилье.
Издевательская, многократно перекрывающая «материнский капитал» невозможность бескоррупционного получения участка земли под застройку и подключения к транспортным и энергетическим коммуникациям — это и есть нарушение рыночной свободы. К нишам острого спроса я отнес бы также здоровье и подготовку людей к труду.
Но и здесь не надо питать патриотических иллюзий. Все начнется (если начнется!) с заимствования технологий, а уж потом через их локализацию (адаптацию к местным условиям с использованием местного научно-технического потенциала), через рост до уровня импортозамещения, то есть и до возможности экспорта в третьи страны, к самостоятельному созданию продуктов мировой рыночной и технологической новизны.
Таковая рыночная свобода подразумевает серьезный вклад государства в инновационную инфраструктуру, под которой следует понимать любые меры, направленные на понижение рисков неудачи инновационных проектов. К важнейшим из них следует отнести законодательную дефиницию инновационной деятельности.
Без этой дефиниции мы не имеем адреса для поддержки инновационной деятельности, и эта поддержка распределяется по произволу, то есть не по закону, а между теми, кто ловчее.
Но можно и олигархов заставить интенсивнее заняться инновационной деятельностью и высокими технологиями. У них у всех есть слабое место — экология и охрана труда.
Для общества же это как раз важнейшие из ценностей.
Планомерное законодательное усиление требований заставит сырьевую промышленность перевооружаться, что будет иметь большие последствия и для экономики в целом. Как подтверждение приведу пример добывающей Норвегии, где высокие технологии, в частности и знаменитые нефтяные платформы, в значительной степени стимулировались высокими экологическими требованиями.
Приведу также и пример, что за последние 15-20 лет из списка США топ-500 выпали все горнодобывающие компании, но попали в него компании, производящие оборудование и материалы для горнодобывающей промышленности. И еще раз упомяну, пожалуй, Соединенные Штаты, где на каждую тонну добытого угля гибнет в 100 раз меньше людей, чем в России.
При таком стимулировании олигархов придется позаботиться о прозрачности ценообразования, к нарушению которой сильно причастно и само государство. Иначе, как показал последний кризис цен на нефть, все опять будет сделано за счет потребителей.
При этом продукция наших сырьевых компаний сохранится в том виде, который востребован мировым рынком. К сожалению, сохранится и «кругляк».
В переработке древесины мы технологически сильно отстали.
Новая номенклатура изделий появляется медленно, а старая уже кем-то выпускается. Например, если вы захотите вытеснить какого-либо производителя мебели, то должны понимать, что если раньше он покупал наше сырье от выручки за мебель, то теперь ему не на что будет купить ни нашу мебель, ни наше сырье.
И что вы теперь с этой мебелью и этим сырьем будете делать? Статистическая физика говорит, что в равновесном состоянии такие перестройки невозможны.
Тут надо пользоваться кризисами или долготерпеливым и настойчивым трудом по проникновению на рынок, о чем как-нибудь в другой раз. А начинать можно (нужно) с того, что из части «кругляка» для своего рынка делать импортозамещающие продукты.
Как, впрочем, наши лесопилки и стали делать богатую номенклатуру досок, бруса, уголков и плинтуса.
Есть и еще одна возможность стимуляции развития высокотехнологичного бизнеса, отчасти примыкающая к тому, что я уже сказал о жилье, образовании и здоровье. Бизнес является всего лишь средством обслуживания огромного числа человеческих ценностей, важность которых определяем мы сами.
Он нуждается в таком целеуказании как в гарантии своей ненапрасной работы. Если мы не знаем, как хотим жить, то кто же догадается, какие товары и услуги нам нужны?
Давайте как-то определимся политически и экономически и выберем, что же для нас сейчас главное.
Приведенные соображения, как основанные на здравом смысле, я отнес бы к категории «наивной экономики». Посмотрим, что скажут серьезные люди.
[1] Под справедливой понимается цена сделки, которая равно выгодна ее участникам. В соответствии с терминологией международного стандарта финансовой отчетности (МСФО) в значительном числе случаев под справедливой понимается цена сделки, осуществленной хорошо информированными партнерами.
[2] Компромисс — это не такое согласие на ограничения, когда всем хорошо, а такое, когда всем плохо, но не так, как могло бы быть.
[3] Кстати, в XIV–XVI веках во времена мейстерзингеров инновационная деятельность считалась порочной, поскольку предполагала нарушение сложившихся приемов и правил, считавшихся совершенными.
[4] Мы можем переживать, что наша экономика сырьевая, так как отсутствие диверсификации – это действительно серьезный экономический риск. Но, вопреки упорно насаждаемому мнению, эта часть экономики является высокотехнологичной.
Иначе не могла бы быть конкурентоспособной на мировом рынке. Если же читатель сомневается, то пусть он поговорит об этом в престижнейших российских учебных заведениях: Московском институте стали и сплавов и Университете нефти и газа им.
И.М.
Губкина, поразглядывает норвежские нефтяные платформы или ознакомится со списком патентов компании «Шлюмберже».
Статья публикуется в журнале «Инициативы XXI века»
